- …В последний раз тебе говорю: ты его не увидишь!
Эраст, как всегда, холеный и благоухающий дорогими парфюмами, чинно спускался по лестнице, устланной ярко – красным ковролином, который всегда навевал на нее душевную тоску.
- Как ты вообще посмела переступить порог этого дома?...Накажу лакея, который проявил к тебе неподобающее сострадание. Посмотри на себя: ты уже ничем не отличаешься от нищенки - оборванки или крепостной крестьянки – и при этом хватает наглости проникнуть в дом!
Он был раздражен, и его гладко выбритое смуглое лицо с покладистой бородкой покрылось багровыми пятнами гнева, а темные глаза метали искры.
По инерции Сима сделала робкий шаг назад, чтобы не запачкать грязными башмаками блестящий, как стекло, паркет в холе, но затем, глубоко набрав воздуха, решительно заговорила, скрывая сильное волнение: - Бога ради, Эраст, я же не прошу многого: дай мне только его увидеть! Хоть краешком глаза!...И…обещаю тебе – я вас больше не побеспокою.
- Конечно, не побеспокоишь, - отрезал Эраст, возвышаясь у подножья лестницы и меряя ее пренебрежительным взглядом. – Благодаря твоим магическим фокусам наш сын до сих пор не поправился. И не смотря на старания самых дорогих лекарей, его сыпь не уменьшается – хоть священника вызывай…
- Это самый настоящий кожный дерматит, вызванный душевной тоской и переживаниями, - скороговоркой перебила его Сима, пока он опять не начал ее подавлять привычным для него образом, - ребенок родился и рос в постоянных стрессах и нервах, в вечном страхе перед тобой…а сейчас он вообще оказался один – без матери…Успокоится Гурий – и сыпь спадет: я не раз это видела…
- Мне все равно, что ты видела и что ты делала, уже будучи матерью, - повысил голос Эраст, грозно сдвигая густые брови, - очевидно одно: его нужно раз и навсегда оградить от твоего дурного влияния.
- Когда у тебя свадьба с Эмилией, Эраст? – не выдержала Сима, - и много ты за невесту свою получил?...Видать, целое состояние, которое поможет тебе покрыть все твои долги, наработанные многолетним мотовством?...
- Ишь, как ты заговорила! – прокричал Эраст, и предупредительно взялся за колокольчик. – Сейчас ты его увидишь, но совсем не так, как тебе хотелось бы! Если ты не хочешь, чтобы Гурий был свидетелем того, как его неудачливую мамашу будут с позором выгонять из дому, уходи сама!
- Ну прости, прости, Эраст! – испуганно произнесла Сима и униженно опустила голову. Она позволила себе непозволительную вспышку гнева, которая сейчас может все испортить раз и навсегда. – Я просто хотела его увидеть… Молю тебя!
- Вон! – холодно отрезал Эраст и сделал первый звонок в колокол для вызова слуг.
Ее накрыла такая нестерпимая мука и боль, которая по своей силе затмила все возможные физические страдания. Казалось, что ее сердце сжимает чья – то невидимая каменная рука, отчего оно сейчас разорвется, а горло перехватило от душащих ее рыданий. В глазах потемнело, и все поплыло вокруг нее – этот пол, лестница, силуэт Эраста…Она не помнит, как вышла или выбежала оттуда на полусогнутых ногах, не помнит, как вышла за город и побрела по просторной пыльной дороге вдоль поля, покрытого густой пшеницей…Ее сознание было отключено, а в голове, вместе с пульсирующей болью, мигала одна красная кнопка: «Это все…Это конец». Изможденная и вымученная, она свернула в поле и бессильно упала на тёплую землю, словно утонув в море золотых колосьев. Не мигая, она смотрела на небо: такое чистое, голубое…Наверное, прекрасное, судя по радостному птичьему пению и аромату полевых цветов, приветствующих лето… «А тоска – то – зеленая», - отрешенно подумала Сима: ее охватило полное безразличие и оцепенение, а все краски жизни вызывали только раздражение и желание поскорее это закончить. Она примерно помнила, где находился ближайший ставок с самым глубоким омутом, но до него надо было добраться, а сил не было. Вообще. Она была полностью высушена и обесточена – казалось, что жизнь последними каплями вытекает из нее и тут же испаряется под жаркими солнечными лучами. «Вот только полежу немного – а там к ставку. И закончатся эти муки, - сквозь полуобморочный сон подумала Сима, проваливаясь в пустоту, - а все началось той злополучной зимой, на святки….»
..Зима в тот год выдалась особенно снежной. Их небольшой городок Говск, что находился на окраине великолепной Пальмиры, весь утопал в серебристом снегу, как праздничная рождественская картинка. В то утро Сима проснулась немного разбитой: очередное сновидение было настолько очевидным и явным, что она ощущала усталость в ногах, как будто бы действительно поднималась по той крутой лестнице. Эти странные сны, похожие на параллельные жизни, сопровождали ее с раннего детства. Одни были короткими и фрагментарными, а другие такими завершенными и многозначительными, что со временем она научилась их точно трактовать и предугадывать дальнейшие события в своей жизни. Вот и это сновидение явно указывало на что – то очень важное и судьбоносное, что постучалось в ее сердце. В нем она долго и тяжело поднималась по высокой лестнице, ведущей куда – то наверх их старого дома. Лестница была такой же ветхой и полуразрушенной, как и все вокруг, но при этом какой – то бесконечной. Переступая через поломанные ступени, чтобы не сорваться вниз, она поднималась все выше и выше, разводя руками обильную паутину и смахивая с лица вековую пыль. Наконец откуда – то сверху забрезжил свет – и Сима оказалась не на прохудившейся крыше своего дряхлого дома, а на огромной площадке, вдалеке которой виднелись купала прекрасного храма, блестевшие золотом на ослепительном солнце. Трава вокруг была зеленая – зеленая, а небо – синее – синее, и этот простор вокруг – от которого сразу захотелось свободно дышать и летать! «Начни новую историю своего Рода!- услышала она тихий голос внутри себя, - исцели прошлое и открой двери для будущего!». Ее наполнило невероятное благоговение и счастье, словно наконец свершилось то, к чему она шла всю свою жизнь…
- …Сима, вставай! Воды надо нанести из колодца, пока окончательно не замерзла, да за хлебом сходить: как никак, святки – могут разобрать… - вырвал ее из сна и вернул в реальность громкий голос матери. Поеживаясь, она нехотя встала с теплой постели и завернулась в пушистую шаль – в доме было холодно и сыро. В ее ушах по прежнему отдаленно звучал мелодичный звон колоколов из сна, а в душе словно загорелся огонек надежды…
- Все в облаках витаешь, девка? – недовольно пробурчала ее мама. – Сегодня опять со своими подружками собираетесь глупостями маяться?...
- Конечно, матушка, - просто ответила Сима, собирая в тугой пучок на затылке густые волосы цвета спелого льна. – Это же святки!
- Гадай – не гадай, а все равно ничего не изменишь, - обреченно вздохнула мама, помешивая на огне святочную кашу. – Так, пустое баловство и развлечение…
- Ну почему же, - мягко попыталась возразить ей Сима, - в святочных гаданиях что – то есть…В это время раскрываются невидимые завесы на небесах, и нам дается шанс заглянуть в свое возможное будущее, чтобы исправить настоящее…
- Ой, только глупости не говори! – отмахнулась мама, - эти твои небеса, видать, уже определили нашу горькую судьбинушку: все мы, бабы, сильные, но одинокие – доля наша такая…А ты все о мужиках мечтаешь, вместо того чтобы делом заниматься! Что толку в них, в тех мужиках?...Они то гибнут на войне, то пропадают без вести, то просто пропадают в никуда….Но ничего: я тебя сама вырастила, как и мать моя меня сама вырастила, и бабка – прабабка твоя…
- Все, матушка, закончили, - не выдержала Сима, зная привычную тягу своей мамы повторять эту злополучную историю их рода как магическое заклинание. – Неужто и мне ты такую долю желаешь?..
- А куда тебе деваться то, из этой хаты?... – горестно вздохнула ее мать, - или думаешь, что ты кому - то нужна – бесприданница такая?...
- …Я за хлебом, - застегивая на ходу старый тулуп, сказала Сима и быстро выскочила из дому, чтобы не наговорить лишнего.
«Лучше я подумаю о чем – то приятном, - думала она, перебираясь по глубоким сугробам, - например, как мы сегодня с девчонками славно погадаем!».
…..- Ушла твоя маменька, Сима? … - осторожно спросили подружки, заглядывая вечером в открытую дверь.
- Да, к соседке Мотре пошла – долю женскую бранить, - звонко рассмеялась Сима, расцеловывая покрасневшие с мороза щеки своих закадычных подружек.
- Ну, с чего начнем?...С имени суженого или с Коридора?... – по заговорщицки спросила Василиса, присаживаясь за накрытый чистой скатертью деревянный стол.
- Да ну, после Коридора мы можем в обмороке непонятно сколько лежать! – расхохоталась Анфиса, рассматривая разложенные на столе старые гадальные карты. – Вон на прошлые святки Марфа так испугалась, что теперь даже с Симкой не здоровается – ведьма, говорит!
- Надо было меня слушаться, - улыбнулась Сима, забирая от Анфисы старинную колоду своих карт, доставшуюся ей в наследство от какой – то далекой прабабки по отцовской линии. – Это не баловство, а серьезные вещи! Но начнем мы точно с имени, а там выпьем чайку горячего с бараночками, и к Коридору приступим, если не разбежитесь.
Гадание по имени было самым веселым в обрядах святок. Незамужние девицы после полуночи выходили на улицу, искали первого встречного и спрашивали его имя – это и было имя суженого. Сима вышла на улицу последней, дав возможность подружкам разбежаться по безлюдным улицам Говска, а сама пошла в сторону железнодорожных путей, где могло быть побольше народу. Но ночь была такой снежной и холодной, что и там было пусто. Притопывая от холода, Сима было развернулась, чтобы пойти домой, как вдруг на другом конце улицы увидела одинокую фигуру извозчика и бросилась ему наперерез:
- Как вас зовут, уважаемый? – прокричала она через стон усиливающейся метели.
- Эх, барышня милая, сложное у меня имя, - рассмеялся извозчик, смешно шевеля покрытыми снегом усами.
- Скажите, какое! – не унималась Сима.
- Оно у меня из пушки палит! – серьезно ответил извозчик и натянул поводья, - и …палит, и….палит!
- Благодарю, - улыбнулась Сима и побежала в теплый дом, раздумывая над тем, какое все – таки имя у этого шутника.
…..- Ну что, страшно?... – спросила она у подруг, расставляя небольшие свечи длинным коридором вдоль больших зеркал. – Будем по – очереди: я первая. А вы выйдете в другую комнату и сидите там тихо!
Погасив керосиновую лампу, она осталась в полной темноте, по – очереди зажигая свечи возле параллельно расставленных зеркал. Наконец они дружно загорелись ровным огнем, и Сима увидела перед собой словно освещенную их светом дорогу, ведущую в глубокое зазеркалье…Это было какое – то древнее гадание, о происхождении которого она даже не помнила, но именно оно, по поверью, должно было привести к ней по этой дороге ее суженого, дарованного судьбой. Коридор она делала впервые, так как в прошлом году они с подружками действительно испугались и вовремя погасили свечи, как только из темноты стал проявляться серый силуэт…А сейчас она была готова, особенно после сновидения, ставшего лучом света в ее особо безрадостном царстве. Задача была не мигая, смотреть вглубь зеркал, прямо на дорогу из света, пока на ней не появится ее избранник. Первые минуты у нее болели глаза и предательски хотелось моргать, но затем она полностью расслабилась и словно растворилась в зеркале. Постепенно туманный коридор стал приобретать какие – то контуры, скорее, похожие на мерцающие созвездия на темном небе, на которые она так любила смотреть в звездные ночи…Затем звезды словно выстроились в стройную линию, похожую на длинную дорогу, уходящую в бесконечность…Потом дорога стала словно оживать, и она почти четко увидела железнодорожные пути и даже услышала далекие гудки поезда…А потом из глубины появился он – размытый силуэт мужчины, приближающийся к ней из неоткуда. Ее сердце учащенно забилось, и на лбу выступила испарина, руки похолодели, и она еле сдерживала себя, чтобы не броситься к входной двери…Но продолжала, как зачарованная, смотреть на него, пока незнакомец из Зазеркалья не подошел к ней вплотную и не проявил свой облик. Она охнула и отпрянула назад: из –под бравой офицерской фуражки на нее смотрели выразительные карие глаза, полные любви и радости. Незнакомец широко улыбнулся и раскрыл руки, словно для объятия…И тут раздался громкий выстрел, от которого она потеряла сознание и упала на пол. Очнувшись, Сима увидела бледные и перепуганные лица своих подруг – они изо всех сил брызгали на нее воду и пытались привести в чувства.
- Я в порядке, - слабо улыбнулась Сима, приподнимаясь с пола и потирая ушибленное место.
- Что это было?... – с ужасом воскликнула Василиса, указывая на зеркало. И Сима с не меньшим ужасом увидела, как крепкое и старинное зеркало, пережившее немало поколений, ровно треснуло в виде креста.
- Видать, от свечей лопнуло, но все равно дурной знак, - пробормотала, нервно крестясь, Анфиса.
- Видно, да, - неуверенно кивнула ей Сима и стала убирать на полу мелкие осколки….
…..Через неделю матушка отправила ее на вокзал забрать посылку с поезда: их далекие родственники иногда помогали в их нужде и отправляли им из Пальмиры немного вещей да кое – какие провианты.
- …А где мои книги, которые тут лежали?... – спросила Сима, собираясь в дорогу.
- Там, где им место, - отрезала матушка и кивнула в сторону кованного и массивного сундука, стоящего в глубине комнаты. – Ключ не ищи – он надежно спрятан. И вот что, девка, хватит уже ерундой страдать – пора делом заниматься, а то эта твоя магия тебя погубит, чует мое сердце..
- Но это и есть мое дело, матушка! – горячо возразила ей Сима, - ты же знаешь мою мечту, а в этих книгах много ценной информации…
- Твоя мечта тебя не прокормит, - разозлилась мама, - о какой Академии ты говоришь?...У нас даже нет лишних денег, чтобы на один день в Пальмиру съездить и родичей повидать, а она учиться там надумала!
- Но за мечтой идут действия, - сопротивлялась Сима, хотя и побаивалась свою матушку,- я начала немного зарабатывать и деньги откладывать…
- Ой, не смеши и не позорь меня! – завелась мама, присев на тяжелый сундук, - картами своими да предсказаниями ты зарабатываешь?...Горе, да и только: все в роду у нас нормальные, одна ты не от мире сего!
Сима молча вышла из дому и побрела на станцию. Снег не сыпал, как в прошлые дни, поэтому она могла сэкономить на извозчике. Обида, злость, вина, разочарование – все смешалось в ее русой головке и не давало ей покоя, особенно после святочных гаданий. Будущее, как и прежде, было в густом тумане, но она точно чувствовала, как что – то уже случилось в ее жизни.
Получив от проводника пару тяжелых сумок, по – видимому, наполненных консервантами, она растерянно смотрела по сторонам в поисках извозчика или носильщика, так как не представляла, как она сама вынесет с перрона эту тяжесть.
- Я могу вам помочь, - услышала она за спиной приятный мужской голос, а обернувшись, почувствовала, что сейчас потеряет сознание: широко улыбаясь и щуря на зимнем солнце светло карие, почти янтарные, глаза, на нее смотрел незнакомец из зеркала!
- Вам нехорошо, девушка?... – заботливо спросил он и протянул было к ней руку, но она отскочила от него, словно ужаленная.
- Нет, нет, все в порядке, просто голова закружилась, - слабо проговорила она и непроизвольно покраснела от его пронзительного взгляда.
- Мы где – то уже виделись?... – спросил он, словно напрягая свою память. На секунду ему показалось, что эти зеленые глаза уже встречались в его жизни…Хотя…Он бы и тогда не прошел мимо нее…
- Сомневаюсь, - ответила Сима, с трудом отрывая свой взгляд от магнетических глаз статного молодого офицера.
- Тогда разрешите представиться – меня зовут Ипполит, - импозантно поклонился он, уже не рискуя протянуть ей руку.
«Из пушки палит!» - всплыло в памяти заснеженное лицо старого извозчика, и Сима перестала сопротивляться течению судьбы.
Офицер молча взял ее тяжелые сумки и погрузил в свой экипаж. Как выяснилось, это был племянник зажиточной купчихи Матроны, которая держала самую крупную антикварную лавку в их городе и славилась своей скупостью. Ипполит впервые приехал на короткую побывку к тетушке – единственной родственнице, которая у него осталась, поэтому для него это было первое посещение Говска.
- Мы еще увидимся?... – с надеждой спросил он, выгружая сумки возле ее дома.
- Все может быть. Говск маленький городок – мы тут все по кругу ходим, - как во сне прошептала Сима, которую не оставляла мысль, где еще, кроме зеркала, она могла его видеть?...Кажется, этот феномен называется «дежа – вю», как написано в тех мудрых книгах, спрятанных ее маменькой в старом сундуке.
- Ну…тогда до встречи! – радостно улыбнулся он и протянул ей руку на прощание, но тут же одернул, словно наткнулся на какую – то невидимую стену…
Впервые за долгие годы своей жизни она ложилась спать счастливой. В это же время на другом конце города молодой офицер тоже не спал: при зажженной, как в старину, лучине, он писал стихи, посвященные чудесной незнакомке, словно пришедшей к нему из мира его грез…
Они не могли увидеться больше двух недель: в их жизнь вмешивался то ли злой рок, то ли неудачное стечение обстоятельств. Сначала у нее тяжело болела матушка, и она не могла отойти от ее постели, затем она неудачно упала на мокром полу и растянула связки на ноге…Казалось, что Зазеркалье испытывает их на прочность, не позволяя раньше времени приблизиться друг к другу…Но что бы это ни было, Сима не сомневалась в одном: это была та самая любовь с первого взгляда, о которой испокон веков слагали сказки и легенды. А раз так, то она стоила того, чтобы пройти все эти испытания. Все это время Ипполит передавал ей с посыльным трогательные письма, в которых стихами проявлял свои тонкие и трепетные чувства. «Ты и я. А с нами – вечность…» - повторяла она, как молитву, глубоко задевшие ее строки, и впервые плакала от счастья, прижимая к груди пачку белых конвертов. Но однажды письма прекратились. День, два, три – полная тишина…Она то и дело подбегала к заснеженному окну, высматривая уже знакомую фигуру мальчишки – рассыльного и плакала по ночам, так как больше всего на свете боялась, что эта сказка может закончиться навсегда.
На четвертый день, мрачная и поникшая, она собиралась выйти по воду, но матушка резко дернула ее за подол: - Да что с тобой такое творится, девка! Дай сначала проехать похоронному кортежу, а уже потом куда – то беги. Ты что, не знаешь, что перебегать перед колесами смерти – дурная привычка?..
Сима отпрянула в сторону. Четверка черных, как смоль, лошадей, медленно проехала по улице, оставив за собой шлейф взъерошенного снега и тоски.
- Значит, правду люди говорят, - вздохнула матушка и набожно перекрестилась, глядя вслед кортежу, - бедная Матрона – он был ей, как сын!
- Кто?.... – спросила побелевшая Сима, уронив на пол пустые ведра.
- Да племяша ее застрелили на дуэли, - ответила мама, - ох уж эти нравы! На дворе – начало двадцатого века, а живут, как дикари – стреляются они!
- Ипполит?.. – прошептала Сима мертвым голосом и присела на скамью.
- А мне почем знать, как его звали, бедолашного?...Но говорят, совсем молодой, красивый такой…офицером он был…Жить да жить ему! …Да что с тобой, дочка! – бросилась она к потерявшей сознание Симе.
…Через пару дней к ней в дверь постучали. Статный молодой офицер, представившись другом Ипполита, передал ей его последнее послание, которое он не успел ей передать в тот роковой день. Разорвав конверт дрожащими руками, она не смогла сначала прочитать все содержимое письма – слезы застелили ей глаза, но одну строчку она все же увидела: «…..прошу быть моей женой….Это может показаться неразумным и легкомысленным, но я точно знаю, что знаю вас целую вечность…Ваш преданный И…» Его друг сбивчиво рассказал, что безумно влюбленный в нее Ипполит рассказал тетушке о своем намерении жениться, чем привел ее в ярость. Она была категорически против этой бесприданницы, да еще, судя по местным слухам, настоящей ведьмы, поэтому отказывает ему, как своему единственному наследнику, в причитающемся наследстве и в своем драгоценном родстве. На что Ипполит только и сказал, что он сделал свой выбор, и это – любовь. Желая спасти племянника от неминуемой погибели, Матрона подослала к нему их соседа – ровесника Ипполита, дабы тот вразумил его от роковой ошибки. Но сосед перегнул и позволил себе недопустимые с точки зрения чести и морали высказывания в адрес Симы, за что тут же был вызван вспыльчивым Ипполитом на дуэль.
- Нелепая смерть, - вздохнул его друг на прощание.
Так закончилась, не начинаясь, ее жизнь. Все остальное было как в тумане или в каком – то мрачном сне. Буквально через пол – года для Симы нашелся подходящий жених: им оказался сын местного лавочника Эраст. Лавочник был достаточно богат, поэтому у матери Симы не было ни тени сомнения, что можно поступить иначе – наконец появился свет в конце тоннеля! А Эрасту давно нравилась эта зеленоглазая нимфа, но не меньше нравилось условие его отца: в случае его женитьбы он переписывает на него свое состояние. Сима «удачно подвернулась под руку», и батюшка Эраста даже не стал противиться этому мезальянсу, так как был умен и понимал, что симпатия к этой девушке может быстро остепенить его сына – известного бабника и шалопая. Тем более что старый лавочник еще не утратил свою память и совесть, в глубине души будучи благодарным покойному отцу Симы за давно оказанную услугу, спасшую когда – то ему жизнь. Сима согласилась: в последнее время матушка все чаще болела, а крыша их дома вот вот готова была обрушиться. Ей было все равно и уже нечего было терять, хотя она неоднократно винила себя за это предательство и не могла себя простить. Последующие годы проходили во всем том же глубоком сне: однообразные и скучные дни, тоскливые и безрадостные ночи…Единственной ее отдушиной была белокурая соседка Дебора, жившая в роскошном особняке напротив. Дебора была женой самого богатого человека города – прирожденного дворянина Ария, которой нажил огромное состояние на каких – то мутных делах. Впрочем, это ее не волновало: периодические встречи с Деборой временно пробуждали ее сердце, так как с ней она могла говорить по душам. Соседку привлекало все загадочное и таинственное, поэтому она неоднократно брала уроки по Оракулу на старой колоде Симы. У этой стройной и голубоглазой блондинки тоже была какая – то глубокая и очень давняя грусть в глазах, которую она сама не могла понять и объяснить, поэтому пыталась с нею разобраться с помощью задушевных разговоров с Симой.
- Это мои любимые цветы, - как то сказала Дебора, ставя на стол в хрустальную вазу охапку свежих лилий. – я всегда успокаиваюсь, глядя на них. Хочешь, дам тебе саженец из своего сада?...
- Давай! – обрадовалась Сима, завороженно глядя на прекрасные цветы и вдыхая их пьянящий аромат, - я никогда не видела их вблизи и не знала, насколько они прекрасны…
- Это мое единственное любимое хобби, - вздохнула соседка, касаясь клавишей на фортепьяно своими тонкими пальцами.
- А как же твоя любимая живопись, Дебора?...Я же вижу, о чем ты мечтаешь все эти годы, - спросила Сима, пристально глядя ей в глаза.
- Ты прочитала мои мечты! – воскликнула она, - как ты это сделала?...Да, я действительно давно мечтала рисовать на тонком полотне, но все время боялась, что у меня ничего не получится, и это будет простая мазня.
- А ты начни, - улыбнулась ей Сима и протянула перевязанный лентой пакет с завернутыми красками и кистями.
С тех пор их дружба окрепла еще больше: Дебора ежедневно и с воодушевлением писала все новые и новые полотна, и грусть в ее небесных глазах постепенно сменялась радостными огоньками.
- Знаешь, я впервые счастлива за свою жизнь, - призналась она Симе, показывая ей новую коллекцию своих работ под названием «Небесные цветы». – Я так привыкла, что все время только кому – то должна, что уже перестала верить в то, что и сама чего – то хочу.
- Я знаю это чувство, - обняла ее Сима и пошла поливать лилии в своем саду.
Но вот появился он: ее отрада, ее спасение, смысл всей ее жизни. Гурий родился очень слабым и болезненным ребенком, как и ее сердце, под которым она его вынашивала, но он наполнил ее полужизнь смыслом и любовью, и она всю себя отдала этому крошечному существу. Между нею и мужем существующая дистанция и холод отношений стремительно превращались в огромную пропасть: нельзя сохранить то, чего никогда не было. Прокутив все состояние отца в азартных играх, Эраст все чаще пил и все больше задумывался над тем, как выровнять свое шаткое финансовое положение. Весь свой гнев и накопленную злость он привычно изливал на жене и сыне, все чаще позволяя себе поднимать на нее руку и всячески унижать при ребенке, отчего Гурий рос в постоянном страхе и напряжении. Он бы уже давно избавился от этой обузы под названием «семья», да его старики – родители были привязаны к внуку, а общественное мнение имело для него доминирующее значение: как – никак, отпрыску барского рода негоже подавать дурной пример. Но он настойчиво искал повод избавиться от нее – своей холодной и вечно грустной женушки, которую он всячески пытался поломать. Однажды Гурий проснулся со слезами и весь покрытый сыпью: все его хрупкое тело было воспалено, а сам ребенок горел от жара.
- Это все последствия твоих ведьмацких проделок! – орал Эраст, яростно швырнув в огонь ее старенькую колоду карт. – Ты не понятно чем занимаешься целыми днями, а ребенок от этого страдает… Думаешь, я не знаю о твоих тайных посетительницах, которым ты всякую муть втираешь, называя это «исцелением души»?....
- Ребенок страдает из – за другого, - дрожащим голосом проговорила Сима, натирая мазью тело сына, - он растет в постоянном страхе, агрессии и нелюбви.
- И это тоже! – взвился Эраст, - где бы ты сейчас была, если бы не я! Но вместо того, чтобы поклониться и подчиниться своему мужу, ты ведешь себя надменно и вызывающе, словно терпишь свое пребывание в этом доме.
- Так и есть, - в упор посмотрела на него Сима, - именно терплю, поэтому, как только Гурий поправится, мы с ним навсегда покинем этот чужой для нас дом, ставший для меня тюрьмой.
- Тогда вон из этой тюрьмы! – гневно сжал кулаки Эраст, - вон, если не хочешь, чтобы ребенку стало еще хуже! Я сам отвезу его в больницу.
В страхе за сына, который и так уже изрядно настрадался от его злобы, Сима попыталась немного смягчить его гнев и согласилась пожить у матери, пока ее сына будут лечить от острого приступа кожного заболевания. Все последующие дни она посиживала напролет возле его палаты, куда ее не пускали якобы из-за карантина. Поэтому она могла только разговаривать с ним через стекло и молиться о его скорейшем выздоровлении.
Через неделю утром, придя к своему ребенку, она узнала от врачей, что мальчику стало намного лучше, и отец забрал его домой. Счастливая, она побежала к дому Эраста, но тут он впервые указал ей на дверь, приняв окончательное решение, что отныне сын будет жить с ним, а она….Это уже ее проблемы.
Она сбилась со счету, сколько дней ей пришлось унижаться и оббивать порог его дома, плакать, кричать, умолять – но все было бессмысленно: с каждым разом Эраст вел себя все грубее и жёстче, осознавая свою власть и вседозволенность. С тех пор ее и без того маленький мир сузился до одной точки: хотя бы увидеть сына. Отныне все ее желания и личные мечты окончательно развеялись в прах – ей уже нечего было ждать и не на что было надеяться…
…..- Еще одну душу несчастную спас, Самуил?...- спросил в темноте мягкий женский голос.
- Да, нашел ее в поле бездыханную – и сразу к Вам, Матушка Фелиция, - ответил мужской – приятный такой, успокаивающий баритон..
- Намучилась видать, сердешная, - произнесла женщина, и она почувствовала на своем горящем лбу приятную прохладу.
- Лежи, лежи, милая! – участливо произнесла женщина, положив на ее голову компресс и поднося к ее губам теплое и ароматное питье. – Тело поправится, душа успокоится – а там и путь свой найдется…Жизнь она такая – болезненная и непростая, но прожить ее нужно в любви да в милосердии, а иначе то зачем жить?... – приговаривала сердобольная незнакомка, отпаивая ее свежим ромашковым отваром.
Через узкие щелочки опухших от слез глаз Сима увидела, что находится в небольшой комнате, в полумраке которой ровно горели свечи, успокаивающе пахло ладаном, а по стенам были развешаны знакомые лики святых. Женщина, которую называли Матушкой Фелицией, была маленькой и худенькой монашкой зрелых лет. В пламени свечей ее глаза излучали любовь, сострадание и милосердие, не типичные для простых смертных.
- Повезло тебе, девица, - широко улыбнулся ее спаситель, присев на край кровати. Глаза у него были синие – синие, как это небо, и такие добрые, что хотелось в них утонуть и забыться… - В добрый час я тебя случайно нашел и в правильное место привез: монастырь Матушки Фелиции – как раз та тихая гавань, которую просит твоя исстрадавшаяся душа…
- Моя душа просит совсем другого, - прошептала Сима запекшимися губами, - поэтому …не могу тебя поблагодарить, добрый человек…
- А мне и не нужна твоя благодарность, - тихо рассмеялся Самуил,- просто я исправно делаю свое дело. А твое еще не закончилось на этой грешной земле: то, что кажется концом, всегда является началом….
- Нет, для меня это конец, - упрямо закачала головой Сима, и по ее щекам снова полились слезы.
- Эх, Сима, Сима! Уныние – самый тяжкий грех, - произнесла Матушка Фелиция, зажигая новую свечу у ее изголовья и легонько кладя свою луку на ее голову, - ибо тем самым мы отвергаем изначальную РАдость, с которой Всевышний сотворил эту землю и всех нас по своему образу и подобию. Пока ты дышишь – ты всегда можешь что – то изменить, и самая глубокая тьма бывает всегда перед рассветом. Жертва всегда привлекает насильника – верить в себя надо, и любить себя, ибо Любовь начинается с нашего сердца…От руки Матушки веяло таким невероятным теплом и благодатью, что Сима снова стала погружаться в сон – тихий и спокойный, как речная гладь…
- А знаешь, какая надпись висит возле входа в этот Монастырь? – отдаленно прозвучал голос Самуила, - вот окрепнешь – и сама увидишь, но там прописана Истина Жизни:
«Люди бывают неразумны и эгоистичны. Все равно прощайте им. Если вы проявляете доброту, то люди обвинят вас в тайных личных побуждениях. Все равно проявляйте доброту. Если вы добились успеха, то у вас может появиться множество мнимых друзей и настоящих врагов. Все равно добивайтесь успеха. Если вы честны и откровенны, то люди будут обманывать вас. Все равно будьте честны и откровенны. То, что вы строили годами, может быть разрушено в одночасье. Все равно стройте. Если вы обрели жизненное счастье, вам будут завидовать. Все равно будьте счастливы. Добро, которое вы сегодня сотворили, люди завтра позабудут. Все равно творите добро. Делитесь с людьми лучшим, что у вас есть, и этого никогда не будет достаточно. Все равно делитесь лучшим. В конце концов вы сами убедитесь, что все это между вами и Богом. И этого никогда не было между вами и людьми…»…
Всю оставшуюся жизнь она провела в этом монастыре, где достойно и верно служила Богу и людям, разуверившимся в себе и в жизни. До последних дней своих она сохраняла спокойное и невозмутимое выражение лица, словно тщательно прятала за ним старую боль и глубокую тоску. Но периодически ее глаза сияли радостью, а на губах проступала счастливая улыбка: сестры – монахини уже знали, что в этот день ее навещал любимый и единственный сын.
Comments